Луи Гаррель: «Свобода, равенство и братство не случились бы без смерти короля»
— В чем, по-вашему, основной месседж фильма? Это ревизионизм, пересмотр истории? Или режиссер Пьер Шоллер следует традиции, то есть его версия исторических событий совпадает с официальной, и детям в школе сегодня именно так преподают Французскую революцию?
— Что вы подразумеваете под ревизионизмом? С каких идеологических позиций снято наше кино? Оно, наверное, в первую очередь дидактическое. Никто из моих сограждан, даже хорошо образованных, не в состоянии вот так навскидку изложить хронологию революции. Якобинцы, жирондисты — кто с какой стороны и зачем. Поэтому прежде всего это подробная, где-то даже многословная реконструкция. Кроме того, чуть ли не главной амбицией Пьера, как это смешно ни звучит, было показать народ Франции. В учебниках пишут: народ сделал революцию, народ взял Бастилию. Народ и по сей день в любых политических дебатах — абстрактный концепт, разменная монета. А кто они на самом деле — эти люди, которые свергли монархию в 1789-м или избрали Макрона в 2017-м? Вот об этом и фильм. Простых людей, ремесленников, лавочников, пролетариата в картине больше, и их образы даны более детально, чем членов королевской семьи или депутатов конвента, аристократов и буржуа.
— Честно говоря, когда вас слушаешь, складывается ощущение, что «Один король — одна Франция» — это кино о классовой борьбе, в том числе и потому, что в современной Франции верят в нее до сих пор.
— Так и есть, я снялся еще в одном фильме о классовой борьбе. Ну, после «Молодого Годара». И да, классовая борьба имеет место и в 2018-м — посмотрите на предвыборную кампанию Меленшона (французский политический деятель левого фланга, лидер партии «Непокоренная Франция», экс-кандидат в президенты в 2017-м. — Прим. ред.). Слово «буржуа» сегодня, так же как и вчера, обладает негативной коннотацией, а симпатии левой интеллигенции по-прежнему на стороне пролетариата. Марксизм никто не отменял, как и Фрейда, кстати. Это два кита нашей действительности, вернее, ее восприятия думающим человеком.
— Вы хотите сказать, что интеллигенция не разочаровалась в предмете своих чаяний, рабочем классе, после президентских выборов 2017-го? Но на них Марин Ле Пен (лидер «Национального фронта». — Прим. ред.) прошла во второй тур! Сегодня французам больше интересен не коммунизм, а национализм.
— Да, коммунизм себя дискредитировал, как и маоизм, которым увлекался Годар. Но! Я всегда говорю: нет никакого коммунизма, есть коммунисты и конкретные поступки конкретных людей в конкретных ситуациях.
— Тогда поговорим про конкретных людей. Вы играете Робеспьера — персонажа, скажем так, неоднозначного. Сперва он интеллектуал, адвокат из Арраса, специализирующийся на защите прав угнетенных, а потом чуть ли не основоположник террора, ответственный за смерти тысяч невинных людей, среди которых и его соратники. Как вы оцениваете его эволюцию? Осуждаете ли вы собственного героя?
— Конечно, нет. Время было такое, сложное. И потом Робеспьер же не Сталин или Гитлер. Сколько погибло во время революционного террора? Несколько тысяч? Не миллионов же. И потом это не Робеспьер, а Дантон придумал революционные трибуналы. А Робеспьер был противником смертной казни и рабовладения. Террор длился всего три месяца, в разгар войны к тому же. Молодежь, которую он отправил на гильотину, скорее всего, в любом случае погибла бы на фронте. Вот вы из России, да? Следует ли осуждать Троцкого или Ленина? Я считаю, что нет. Это были идеалисты, они боролись за великие идеи.
Мне было интересно его играть. Я попытался заставить публику забыть Робеспьера из фильма Вайды.
Нужно всегда понимать контекст. Террор Французской революции — это как миграционный кризис сегодня. Через 100 лет историки скажут: богатая Европа не захотела принять несколько кораблей бедствующих. Где-то можно понять, почему фашисты к власти пришли (актер имеет в виду не Гитлера, а сегодняшних президентов Венгрии и Австрии. — Прим. ред.). Нас все время шантажируют абстрактным злом. Сегодня, как и всегда, войной. Поэтому Кон-Бендит (франко-немецкий политический деятель, один из лидеров мая-1968, бывший соглава партии «Зеленых». — Прим. ред.) поддерживает президента Макрона. Казалось бы, где один, левый, а где — другой со своим неолиберализмом? Что у них общего? А общее у них — Европа, неделимость которой — это якобы залог мира.
—Хм, ну ладно. Одна из самых ярких ролей в фильме — у Лорана Лафитта, играющего Людовика XVI. Его персонаж — очень человечный, сложный, где-то даже трогательный. Но в картине все же не чувствуется какого-то ярко выраженного отношения к его убийству. Как сегодня во Франции оценивается казнь короля? Как печальная необходимость, как основа новой государственности — республики — или как историческая ошибка?
— Странный вопрос. Во-первых, это не было убийством. Это было казнью изменника. Людовик предал родину, бежал из страны и так далее. Он заслужил высшую меру наказания, и он это понимает в фильме. Во-вторых, власть должна была быть десакрализована, акт цареубийства — символический. Нация не смогла бы иначе переродиться. Свобода, равенство и братство не случились бы без смерти короля.
— Я спрашиваю потому, что в России тоже убили царя и его семью. Отношение к этому факту истории в сегодняшней России сугубо негативное. Николай причислен к лику святых как мученик. То есть на крови нельзя построить вселенское счастье.
—Да? У нас во Франции по-другому. Революция — это национальная идея, основа национальной идентичности. Помните, при Саркози начались все эти дискуссии: что есть основа французской культуры и менталитета? Он пытался увести этот диалог куда-то на просторы ксенофобии. Но вообще я считаю, что наша основа не кровь и почва, а именно революционный переворот 1789-го и идеалы Просвещения.
— Хорошо, тогда последний вопрос. Вы говорите, что власть была десакрализована казнью Людовика и нация покончила с абсолютизмом. Но сегодня с избранием Макрона создается обратное впечатление. Недаром в народе его прозвали «королем-солнцем». Оппозиция его критикует именно за авторитаризм монархического сорта.
— Ну да. Фильм в этом смысле неожиданно срезонировал с реальностью. Но не все голосовали за Макрона, между прочим. Не все в среде интеллигенции его любят, я вам скажу.
— А вы?
— Я? Я — марксист. По-моему, исчерпывающий ответ.